Любовь, только любовь - Страница 2

– Наддай! Еще наддай! Разорим гнездо стервятников! В бога и в душу! Наддай! Уже трещит!

Ворота в самом деле трещали, обещая скоро сдаться. Таранщики сильно потеснили толпу, готовя себе разбег для решительного удара. Ландри едва успел затащить Катрин под арку часовни, иначе подавшаяся назад толпа раздавила бы ее. Катрин покорно ему подчинилась, не в силах оторвать глаз от Кабоша-живодера, изрыгавшего свои команды с такой яростью, что их невозможно было понять. Резким движением он рванул на себе камзол, обнажив мощную грудь, покрытую рыжей шерстью, засучил рукава и с силой воткнул древко знамени в землю, приготовившись тоже взяться за таран.

– Вперед! – ревел Кабош. – За мной! Святой Иаков нам в помощь!

– Да здравствует святой Иаков и цех мясников! – подхватил Ландри, воодушевленный его энтузиазмом.

Катрин сердито посмотрела на Ландри:

– Не смей кричать: «Да здравствует Кабош!» – иначе я уйду.

– Почему? – искренне изумился Ландри. – Он великий человек!

– Нет, он скотина! Мой отец терпеть его не может, и сестра Лоиза, к которой он сватался, тоже! А я его боюсь! Он страшный урод!

– Урод? – Глаза Ландри удивленно расширились. – При чем тут урод? Чтобы стать великим, красавцем быть необязательно! Я нахожу, что Кабош великолепен!

Девчонка в ярости топнула ногой.

– А я не нахожу! И если бы ты видел, как он вчера орал и угрожал папе, ты тоже не нашел бы никакого великолепия!

– Угрожал мэтру Легуа? Но почему?

Ландри невольно понизил голос, хотя никто не обращал на них внимания и шум стоял такой, что в двух шагах ничего не было слышно. Катрин тоже заговорила шепотом и рассказала, что вчера, почти что в полночь, к ним пришел Кабош вместе с Пьером Кошоном и кузеном Гийомом Легуа, богатым мясником с улицы Анфер.

Переступая порог золотых дел мастера, три вожака парижского бунта имели твердое намерение привлечь его на свою сторону. Сотник городского ополчения, он пользовался большим авторитетом в городе, и к его мнению прислушивались. Может быть, оттого, что слыл он человеком спокойным, миролюбивым и как огня боялся любого насилия. Его воротило от одного вида крови, хотя был он человеком неподдельного мужества и отваги.

Из-за этой своей природной особенности Гоше, сын преуспевающего мясника, оставил свой цех, оставил отцовский дом и поступил в ученики к мэтру Андре д'Эперону, знаменитому ювелиру. Гордое семейство Легуа не понимало таких телячьих нежностей и навсегда вычеркнуло из своих рядов отступника.

Мало-помалу, благодаря таланту Гоше, в дом на мосту Менял пришел достаток. Оклады для Евангелия, серебряные блюда, эфесы шпаг, рукояти кинжалов, солонки и ковчежцы все чаще заказывались в его скромной мастерской людьми, все более знатными. По правде сказать, имя Гоше Легуа немало значило на парижской площади, и бунтовщики считали для себя важным заручиться его поддержкой.

Но натолкнулись на твердый и решительный отказ. Без громких слов Гоше заявил, что останется верным королю и парижскому прево, которым был сейчас Андре д'Эперон.

– Его Величество король и мессир прево сделали меня сотником, и я не поведу своих солдат на штурм дворца моего сеньора.

– Твой сеньор – сумасшедший, окружают его предатели! – взорвался Гийом Легуа, кузен-мясник. – Настоящий король – герцог Бургундский. В нем наше спасение!

Гоше не дрогнул перед покрасневшим от гнева грозным великаном мясником.

– Когда герцог Бургундский примет святое помазание, я преклоню перед ним колени и назову его своим королем. Но до тех пор я признаю своим господином Карла, шестого по счету, которого дал нам Господь по своему произволенью!

Эти простые слова страшно разгневали незваных гостей. Они принялись орать, как орут глухие, напугав Катрин и Лоизу, забившихся в уголок возле очага в ожидании конца ссоры.

Какими злыми, огромными, сильными казались Катрин орущие чужаки, что, размахивая руками, наступали на стройного невысокого Гоше. Но он, самый низкий среди них, казался больше их всех, потому что его твердое лицо оставалось спокойным и он не повышал голоса.

Вдруг Кабош поднес увесистый кулак к лицу ювелира.

– До завтрашнего вечера у вас есть время поразмыслить, мэтр Легуа. Если вы не с нами – будете против нас, а значит – пеняйте на себя. Вы ведь знаете, что случается со сторонниками арманьяков?

– Если вы собираетесь сжечь мой дом, я вам помешать не могу. Как и вы не можете помешать мне поступать по совести. Я не служу арманьякам, не служу бургиньонам. Я – добрый француз и служу Франции, слушаюсь своего короля и боюсь Господа. Никогда не подниму я оружия против своего сеньора!

Кабош оставил упрямца-ювелира на своих приятелей, а сам подошел к Лоизе. Катрин как бы сама почувствовала тот холод, что заледенил сестру, как только перед ней остановился живодер. В те времена в больших семьях девушек рано отдавали замуж, так что Катрин в тринадцать лет понимала многое.

Но Симон Кабош и не скрывал, что Лоиза ему нравится. Где бы он ни встретил ее, он донимал девушку своим вниманием. Другое дело, что встретить ее было нелегко: она ходила только в ближайшую церковь – Сен-Лефуа, возле моста, и в Сент-Опортюн с благотворительностью, а все остальное время проводила дома. Лоиза была молчаливой, замкнутой девушкой и в свои семнадцать лет была куда серьезнее многих взрослых замужних дам. Легким неслышным шагом ходила она по дому, не поднимая голубых глаз, пряча пепельные косы под полотняным чепцом, живя в родительском доме, как в монастыре, куда давным-давно мечтала уйти.

Катрин восхищалась сестрой, побаивалась ее и не понимала. Лоизу можно было бы счесть красавицей, если бы она чаще улыбалась и реже постилась. Тоненькая, но не костлявая, гибкая, изящная, она радовала глаз тонкими чертами лица; нос был, пожалуй, чуть длинноват, зато рот очень красив, и очень белая, словно фарфоровая, кожа. Катрин – сама жизнь, – шумная, веселая, подвижная, не могла понять, что в этой бескровной монахине так притягательно для огромного гиганта Кабоша, забубенного гуляки и ерника. Лоиза боялась Кабоша, видя в нем пакостника-черта. Она торопливо перекрестилась, увидев, что он направляется к ней. Кабош насмешливо усмехнулся: