Любовь, только любовь - Страница 44

Матье сидел в конторе с бухгалтерскими книгами. Склонившись над пюпитром из черного дерева, заложив за ухо гусиное перо, он что-то подсчитывал в толстенной книге, переплетенной в кожу, тогда как его помощники раскладывали по полкам только что доставленные из Италии штуки материи. Видя, что дядюшка с головой ушел в подсчеты и не обращает на нее ни малейшего внимания, Катрин отправилась помогать старичку Пьеру раскладывать материи. Каких тут только не было! И миланская парча, и венецианский бархат. Как любила Катрин хотя бы перебирать и гладить эти роскошные ткани, предназначенные для знатных дам и очень богатых горожанок! Ей самой, понятное дело, никогда не доведется таких носить. Больше других ей приглянулась серебристо-розовая парча, затканная диковинными птицами.

– Погляди, какое чудо, – сказала она Пьеру, разворачивая ее. – Ах, как мне хотелось бы в нее нарядиться!

Старенький Пьер ласково поглядел на нее, считая, что Катрин достойна еще и не такой парчи, любой, самой драгоценной!

– А вы попросите у мэтра Матье, может, он вам и подарит. Будь я на вашем месте, я бы попросил. Вам она так пойдет. И это тоже!

И он показал ей венецианский бархат: по золотому фону вились причудливые черные цветы. Катрин вскрикнула от восхищения и приложила бархат к себе.

– Положи сейчас же на место! – раздался грозный окрик дядюшки. – Ткани капризные и стоят бешеных денег!

– Я знаю, – печально вздохнув, отозвалась Катрин, – но где еще, кроме нашей лавки, мне ими полюбоваться?

Она обвела рукой полки с аккуратными стопками парчи, золотистых глазетов, шелков, атласа, бархата всех цветов. На соседних полках лежали тончайшие кружева, тюли, затканные цветами персидские шали. Еще дальше вышитые в Валансьене батисты, блестящие, похожие на атлас полотна Венеции…

Матье торопливо забрал из рук племянницы драгоценную розовую парчу, из рук Пьера – венецианский бархат, завернул их в кусок белого полотна и приложил к солидной стопе самых разных переливающихся шелковистых материй.

– Все это уже продано, – объяснил он. – Заказ господина де Бразена, он пришлет за ними чуть позже. А тебе, дитя мое, пора приниматься за счета, а не витать в облаках. Я сейчас ухожу и хотел бы, чтобы ты все кончила к моему приходу, не забудь, счета просила мадам Шатовиллен. И еще проследи, чтобы эту турецкую шаль отослали жене сеньора де Тулонжа.

Еще раз горько вздохнув, Катрин отправилась из лавки в контору. Толстенные, испещренные римскими цифрами книги внушали ей глубочайшее отвращение, зато чудесной волшебной музыкой звучали названия дальних стран и диковинных тканей, привозимых оттуда. Однако надо заметить, что после Фландрии на хрустящих желтых страницах бухгалтерских книг частым гостем стало лицо смуглого рыцаря. Встретившись с ним среди цифр, Катрин всякий раз едва удерживалась от слез, так явственна была бездна, отделяющая конюшего дофина от племянницы дижонского суконщика. Не говоря уж о ненависти Арно, о войне, что поместила их во враждующие лагеря… Но в это утро Арно не навещал Катрин. Обмакнув в чернила перо, она мужественно принялась за дело, видя перед собой чудесную розовую парчу и обдумывая любопытный вопрос: неужели хранитель бургундской казны решил, что в серебристо-розовом блеске он станет пригляднее?

Несмотря на обещание, дядюшка Матье так весь день и не появился. За обедом слуга передал, что дядюшка вернется к ужину, но и за ужином его прождали понапрасну. Зато, как только Матье вернулся, он немедленно позвал к себе сестру Жакетту и заперся с ней в верхней комнате, так ничего никому и не объяснив.

Открыв глаза на следующее утро, Катрин увидела сидящую возле ее постели Сару и очень удивилась.

Обычно ее будила раздраженная Лоиза, торопя к утрене. Но на этот раз Лоизы не было, а солнце стояло уже довольно высоко.

– Сегодня большой день, ясочка, – сказала ей цыганка, подавая одежду. – Поторапливайся, дядюшка с маменькой хотят поговорить с тобой.

– О чем? Ты ведь знаешь, да?

– Знаю, но сказать не могу.

Катрин, не сомневаясь в своей власти над любящей ее Сарой, ластилась, умоляя намекнуть, ну хоть словечком…

– Скажи хотя бы – о хорошем или о дурном? Обрадуюсь я или…

– Честно сказать, не знаю! Может быть, обрадуешься… А может, и нет! Одевайся быстренько и все узнаешь!

Сара засуетилась, наливая в таз воду, готовя полотенце. Катрин, не обратив внимания на предложенную ей рубашку, принялась умываться голышом, как спала, как все спали в те давние времена. Сары она не стеснялась, та была ей как вторая мать.

За все эти годы дочь вольных просторов ничуть не переменилась, она была все так же красива и так же смугла, близящийся четвертый десяток не прибавил ни одной серебряной нити к ее густым пышным волосам. Она лишь немного располнела, благодаря благополучной и размеренной жизни в доме дядюшки Матье, ее гибкое стройное тело дикого зверька как бы оделось теперь мягким футляром. Но независима она была по-прежнему. Порой на два-три дня исчезала, никому не говоря ни слова. Куда она уходила? Может быть, к Барнабе? Но Ракушечник умел хранить тайны; в том опасном и сомнительном мире, где он так и остался жить, несмотря на мольбы Катрин, все умели держать язык за зубами.

Катрин торопливо, вопреки своему обыкновению, умывалась. Обычно по утрам она спешить не любила. Увидев, как внимательно разглядывает ее Сара, она спросила:

– Что ты так на меня смотришь? Находишь дурнушкой?

– Дурнушкой! Не напрашивайся на комплименты! Чуточку уродства тебе бы только пошло на пользу. Мало мужчин устоит, увидев тебя. Тебя создали для любви, поэтому ты будешь сеять гибель.