Любовь, только любовь - Страница 212

212

– Катрин!.. Дорогая! Я и не надеялся вас вновь увидеть!

Со смешанным чувством удивления и радости, которое помогло Катрин очнуться от охватившего ее оцепенения, она узнала своего знакомого, Жана Лефевра де Сен-Реми, и протянула ему обе руки.

– Жан! До чего же я рада вас видеть! Да вы просто великолепны!

Инстинктивно она вернулась к тому легкому, свободному тону, которым были отмечены их прошлые встречи, и это помогло ей собраться, взять себя в руки. Сен-Реми тем временем повернулся на каблуках, как это предписывала мода, и наконец отвесил ей низкий поклон.

– Перед вами, дорогая, герольдмейстер Золотое Руно, избранный единодушно геральдической коллегией Бургундии. Лицо весьма важное. Ну как, нравлюсь я вам?

– Вы просто великолепны, Жан. Но я хотела бы говорить с герцогом. Как вы думаете, он меня примет?

Лицо Сен-Реми омрачилось.

– Он вас ждет. Но предупреждаю, он в плохом настроении, ведь вас так долго не было! Куда вы подевались? И что с вами произошло? Нет, вы все так же хороши, однако похудели… и выглядите усталой.

– Вы правы, друг мой, я так устала от всего!

Новый герольдмейстер грустно покачал головой и взял за повод коня молодой женщины.

– Я надеюсь, что монсеньор Филипп сумеет вернуть улыбку этим глазам. С вашим отъездом наш двор отчасти потускнел.

– Но ведь у вас есть герцогиня…

– О, у нее прекрасные манеры, она очень образованна и, бесспорно, красива. Но, по-моему, холодна, как статуя. Однако поспешим. Я совсем заболтался, а монсеньор ждет. Ни к чему гневить его более!

Мгновение спустя Катрин спрыгнула с коня у входа в герцогскую палатку, которую охраняли два солдата из личной гвардии Филиппа. Она безотчетно поискала глазами белый султан Жака де Руссе, но молодого капитана нигде не было видно. Проследовав за внезапно разволновавшимся Сен-Реми, она вошла в просторные покои герцога, где пурпур бархата мешался с золотом покрывал, и секундой позже предстала перед Филиппом.

Герцог казался постаревшим. Черты его лица обострились и затвердели, хотя, возможно, это только почудилось Катрин в неверном свете горевших повсюду факелов. Выпрямившись во весь рост, он стоял возле стола, положив руку на тяжелый футляр для Евангелия, сделанный из слоновой кости, в позе привычно величественной и вместе с тем напыщенной, одетый в военные доспехи. Его шею обвивала тяжелая золотая цепь, которая мерцала в пламени факелов. С цепи свисала фигурка барана, такая же, как у герольдмейстера.

Медленно, не склоняя головы, Катрин присела в реверансе, безотчетно выбрав это старинное приветствие феодалов, чтобы отдать почести тому, в ком в ту минуту ей хотелось видеть лишь сюзерена. Ее мужской костюм мало подходил для реверанса, но чисто женским жестом она сбросила с головы капюшон, подставив свету огня свои золотые косы. Филипп пристально, не мигая, всматривался в лицо Катрин. Взгляд его оставался суров. Однако он заговорил первым:

– Вы все же здесь, мадам? А я и не надеялся увидеть вас вновь. По правде говоря, я считал вас погибшей и поражен вашей дерзостью. Вы отсутствуете два года… или около того, внезапно появляетесь и требуете аудиенции так, словно всегда вели себя достойно и заслуживаете подобной милости!

Резкий голос Филиппа звучал все громче. Он словно старался разжечь свой гнев, и, почувствовав это, Катрин решила отвечать ему дерзостью.

– Если я не заслуживаю подобной милости, отчего же вы мне ее оказываете, монсеньор?

– Оттого, что желаю убедиться, смогу ли я вас узнать, похожи ли вы еще на тот образ, который я храню в своем сердце. Слава богу, от него ничего не осталось! Вы очень изменились, мадам, и не в лучшую сторону!

Жестокость Филиппа, полное отсутствие в нем элементарной учтивости не испугали Катрин. Внушать ей страх ему давно уже было не дано, даже если когда-то он и был на это способен! И теперь его слова лишь помогли ей полностью овладеть собой и даже слабо улыбнуться.

– Уж не думаете ли вы, монсеньор, что я приехала умолять вас быть моим зеркалом? Эти годы к вам были снисходительны, они даже принесли вам благополучие, тогда как я познала нужду и страдания.

– И кто же заставлял вас столь страдать?

– Никто! И не воображайте, что мне жаль этих лет! Да, я страдала, но зато я перестала презирать себя.

Гнев, блеснувший в глазах Филиппа, дал понять Катрин, что она зашла чересчур далеко и что подобный тон может заранее обречь на неудачу то дело, ради которого она сюда приехала. По правде говоря, она ни в чем не могла упрекнуть герцога, особенно теперь, когда рассчитывала на его благосклонность. Вот почему она тут же отступила:

– Простите меня, монсеньор! Я не ведаю, что говорю. Позволю лишь заметить, что теперь, после вашей женитьбы, мне незачем находиться подле вас. Надеюсь, вы счастливы в браке?

– Весьма!

– Ну что ж, я очень рада. Я много молилась за вас, и Господь, как видно, услышал мои молитвы…

Тяжелое молчание воцарилось между ними, лишь потрескивали светильники да шумно зевала огромная борзая, растянувшаяся у двери. Катрин искала способ продолжить разговор, как вдруг Филипп, оставив свою величественную позу, сорвал с головы большую шляпу из черного фетра, украшенную пером цапли и рубиновой пряжкой, обошел вокруг стола и схватил ее за руку.

– Прочь увертки и официальные речи! Я считаю себя вправе требовать объяснений. Вот уже два года… слышишь, ты, целых два года я жду. Почему ты меня бросила?

Это былое обращение на «ты» не оставило и следа от ее скованности. Катрин вновь ощущала твердую почву под ногами.

– Но я тебе уже ответила: потому что ты собирался жениться. Я слишком горда, чтобы играть вторые роли, и не хотела после всего, что было между нами, стать посмешищем для твоих придворных.

212