Любовь, только любовь - Страница 87

Она вскочила, накинула плащ, рванулась к двери.

– Куда вы? – удивилась Эрменгарда.

– К нему! Мне нужно говорить с ним, я должна ему сказать…

– Что?

– Не знаю… Что я люблю его! Я не могу допустить, чтобы он погиб, не зная, что он для меня значит!

Полубезумная, она побежала к выходу. Но Эрменгарда удержала ее, уцепившись за полу длинного плаща, схватила за плечи и заставила сесть на сундук.

– Вы с ума сошли? Люди короля раскинули свой лагерь за стенами города, рядом с ристалищем, а Вандомский Бастард расположился с другой стороны. Гвардейцы герцога Филиппа окружили оба лагеря и ристалище вместе с шотландцами короля Франции, которыми командует Бьюкен. Вы не только не сможете выйти за городские ворота, если, конечно, не спуститесь на веревке по стене, вы не сможете даже подойти к лагерю. Но если бы и могли, я бы вас не пустила.

– Да почему? – закричала Катрин, готовая заплакать. Сильные пальцы Эрменгарды впились в ее ключицы. Но она не могла рассердиться на графиню, потому что за ее грубостью чувствовалась ворчливая нежность. Широкое красное лицо вдруг приняло необычайно величественное выражение.

– Потому что человек, который идет на поединок, абсолютно не нуждается ни в поцелуях, ни в женских слезах: от них убывает мужество, они размывают решимость. Арно де Монсальви считает вас любовницей герцога Филиппа. Это поможет ему сражаться с большей яростью и с большим пылом. Если он останется в живых, у вас будет достаточно времени, чтобы разубедить его и прельстить любовными нежностями.

Но Катрин резким движением вырвала свою руку у графини.

– А если он умрет? Если завтра его убьют?

– Тогда, – зарычала Эрменгарда, – вам придется доказать, что вы мужественны, вам придется доказать, что, родившись буржуа, вы стали достойны своего нынешнего ранга! У вас будет выбор. Либо вы покончите с собой, если не боитесь Бога, либо уйдете в монастырь, где хоронят себя заживо те, кто не может залечить любовные раны. Все, что вы можете сделать для человека, которого любите, Катрин де Бразен, – встать на колени здесь, рядом со мной, и молиться, молиться, молиться… Господь наш Иисус и Пресвятая Дева, может быть, помогут ему, и вы получите его живым…

Ристалище располагалось за городскими стенами на пустом пространстве, окаймленном широкой рекой. Грубые деревянные помосты, имитирующие башни и обильно украшенные коврами, гербовыми щитами, вымпелами и шелковыми знаменами, были поставлены лицом к реке. Они состояли из двух трибун, между которыми находилась большая ложа, где должны были занять места герцог, его сестры и его высокие гости. За оградой уже толпились люди, а там, где кончалась ограда, с одной и с другой стороны, были натянуты палатки для соперников, охраняемые вооруженными гвардейцами. Когда Катрин в сопровождении Эрменгарды пришла на место поединка, она быстро осмотрела весь ансамбль, скользнула безразличным взглядом по большой палатке из пурпурного шелка, где развевалось знамя Вандомского Бастарда и был прикреплен его герб: вставший на дыбы лев, перечеркнутый красной полоской – мрачным знаком бастардства.

Ее большие лиловые глаза остановились на другой палатке, вокруг которой виднелись серебряные доспехи и плюмажи из перьев белой цапли, украшавшие шотландцев коннетабля, в то время как возле той, первой палатки собирались гвардейцы Филиппа в черно-серебряных плащах.

За тонкими стенами палатки, сделанной из голубого французского шелка, Катрин с волнением угадывала присутствие Арно – вернее, чем при взгляде на серебряный герб с черным ястребом, висящий над входом. Сердце влекло ее к нему, и удары его становились болезненными, когда она представляла себе одиночество этого человека, который там, за тонкими шелковыми стенками, готовится к смерти. В то время, как вокруг палатки вандомца все время толпился народ, пажи и господа непрерывно входили и выходили, образуя пеструю бесконечную волну, голубые шелка Арно были неколебимы. Только священник зашел туда!

– Если бы я не был уверен, что наш юный гордец находится в палатке, – сказал за спиной Катрин гнусавый голос, – я подумал бы, что она пуста!

Эрменгарда де Шатовиллен, тщательно выбиравшая подушку, на которой должен был покоиться ее обширный зад, обернулась одновременно с Катрин. Перед ними стоял молодой человек лет двадцати семи – двадцати восьми, светловолосый, тонкий и элегантный, хотя весь его облик так и светился фатовством. Он, безусловно, был красив, но Катрин сразу же поняла, что он слишком хорошо это знает. Однако Эрменгарда, пожав плечами, угрюмо проворчала:

– Не пытайтесь злословить, Сен-Реми. Молодой Монсальви не из тех, кто смывается в последний момент…

Жан де Сен-Реми послал им лукавую улыбку, бесцеремонно вскочил на помост, где собирались расположиться дамы, и оказался на одной высоте с ними.

– Я это знаю лучше, чем вы, мадам Эрменгарда. Не забудьте, что я был в Азенкуре. И видел, какие подвиги совершал мальчик, которому было едва ли больше пятнадцати или шестнадцати лет. Боже мой, просто лев! Он орудовал боевым бичом в рукопашной с проворством крестьянина на поле. А если я так сказал, то только для того, чтобы иметь возможность… быть представленным даме, которой я восхищался издалека в течение трех дней: красавице с черным бриллиантом!

Он так ослепительно улыбнулся Катрин, что она окончательно простила ему его фатовство. Окончательно – потому, что она уже начала прощать его, когда он возносил Арно такую горячую хвалу. Молодой человек теперь казался ей гораздо более симпатичным, он уже меньше походил на картинку из молитвенника в своем величественном зеленом камзоле, так обильно обшитом тонкими золотыми ленточками, что казалось – это светлые волосы развеваются на ветру. Перо вызывающе торчало на его головном уборе в форме цветочного горшка – ничего подобного не было на голове ни одного из мужчин.